Неточные совпадения
Потому страданье, Родион Романыч,
великая вещь; вы не глядите на то, что я отолстел, нужды нет, зато знаю; не смейтесь над этим, в страдании есть
идея.
— Долго рассказывать… А отчасти моя
идея именно в том, чтоб оставили меня в покое. Пока у меня есть два рубля, я хочу жить один, ни от кого не зависеть (не беспокойтесь, я знаю возражения) и ничего не делать, — даже для того
великого будущего человечества, работать на которого приглашали господина Крафта. Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не хочу.
— Вы любите употреблять слова: «высшая мысль», «
великая мысль», «скрепляющая
идея» и проч.; я бы желал знать, что, собственно, вы подразумеваете под словом «
великая мысль»?
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее.
Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая
идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали:
великая прежняя
идея оставила их;
великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, как то величавое зовущее солнце в картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества.
Все
великие народы, имевшие свою
идею и свое призвание в мире, в высоких достижениях своей культуры приобретали универсальное значение.
Такая националистическая политика совершенно противоречит
идее великой мировой империи.
Можно установить три
идеи: мировая империя (Римская империя, империя Карла
Великого, империя Наполеона), множество суверенных наций государств, стремящихся к состоянию равновесия; мировая федерация свободных наций, отказавшихся от суверенитета и согласных подчиниться мировой организации.
— Не совсем шутили, это истинно.
Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния. Пока с отчаяния и вы забавляетесь — и журнальными статьями, и светскими спорами, сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя… В вас этот вопрос не решен, и в этом ваше
великое горе, ибо настоятельно требует разрешения…
Если у таких людей ум замечательно силен, они становятся преобразователями общих
идей, а в старину делались
великими философами: Кант, Фихте, Гегель не разработали никакого частного вопроса, им было это скучно.
Идея Творца полна достоинства и свободы: Он возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел человек за Творцом, прельщенный и плененный Им (слова
Великого Инквизитора).
Как тяжело думать, что вот „может быть“ в эту самую минуту в Москве поет
великий певец-артист, в Париже обсуждается доклад замечательного ученого, в Германии талантливые вожаки грандиозных политических партий ведут агитацию в пользу
идей, мощно затрагивающих существенные интересы общественной жизни всех народов, в Италии, в этом краю, „где сладостный ветер под небом лазоревым веет, где скромная мирта и лавр горделивый растут“, где-нибудь в Венеции в чудную лунную ночь целая флотилия гондол собралась вокруг красавцев-певцов и музыкантов, исполняющих так гармонирующие с этой обстановкой серенады, или, наконец, где-нибудь на Кавказе „Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад, буре плач его подобен, слезы брызгами летят“, и все это живет и движется без меня, я не могу слиться со всей этой бесконечной жизнью.
Почему
великая, святая
идея теократии, Града Божьего, стала ненавистной новому человечеству, почему оно отказалось от томления по небу, почему ничего не вышло с грандиозным опытом охристианить мир без остатка?
— Федор Карлович Кригер имеет
велики талент, чтоб сделать всяки превосходны шушель, — прибавил Миллер, начиная приходить в восторг от своей
идеи.
— Так мы здесь и живем! — сказал он, усаживаясь, — помаленьку да полегоньку, тихо да смирно, войн не объявляем, тяжб и ссор опасаемся. Живем да поживаем. В умствования не пускаемся,
идей не распространяем — так-то-с! Наше дело — пользу приносить. Потому, мы — земство.
Великое это, сударь, слово, хоть и неказисто на взгляд. Вот, в прошлом году, на перервинском тракте мосток через Перерву выстроили, а в будущем году, с божьею помощью, и через Воплю мост соорудим…
Может ли быть допущена
идея о смерти в тот день, когда все говорит о жизни, все призывает к ней? Я люблю эти народные поверья, потому что в них, кроме поэтического чувства, всегда разлито много светлой, успокоивающей любви. Не знаю почему, но, когда я взгляну на толпы трудящихся, снискивающих в поте лица хлеб свой, мне всегда приходит на мысль:"Как бы славно было умереть в этот
великий день!.."
Великие основные
идеи о привлекательности труда, о гармонии страстей, об общедоступности жизненных благ и проч. были заслонены провидениями, регламентацией и, в конце концов, забыты или, по крайней мере, рассыпались по мелочам.
— Во-первых, потому, — говорил он, — что вы читаете Байрона по-французски, и, следовательно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта. Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык! Это прах
великого поэта:
идеи его как будто расплылись в воде. Во-вторых, потому бы я не советовал вам читать Байрона, что… он, может быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы век молчали без того…
По крайней мере мы, без всякой опасности для себя, могли бы узнать, кто наши внутренние враги, кто эти сочувствователи, которые поднимают голову при всяком успехе превратных
идей, как
велика их сила и до чего может дойти их дерзость.
Ясно, что как бы ни был
велик их азарт в пользу
идеи, он всегда будет гораздо слабее и ниже того простого, инстинктивного, неотразимого влечения, которое управляет поступками личностей вроде Катерины, даже и не думающих ни о каких высоких «
идеях».
Все
идеи, малые и
великие, которые вы имеете в виду, называя меня идейным человеком, мне хорошо известны.
У нас
идеи —
идеями, но если бы теперь, в конце XIX века, можно было взвалить на рабочих еще также наши самые неприятные физиологические отправления, то мы взвалили бы и потом, конечно, говорили бы в свое оправдание, что если, мол, лучшие люди, мыслители и
великие ученые станут тратить свое золотое время на эти отправления, то прогрессу может угрожать серьезная опасность.
Городулин. Нам
идеи что! Кто же их не имеет, таких
идей! Слова, фразы очень хороши. Знаете ли, вы можете сделать для меня
великое одолжение.
— Я рад, господа, видеть в вашем лице людей, которые являются носителями промышленных
идей нашего
великого века! — ораторствовал Егор Фомич, закругляя руку, чтобы принять стакан чая.
Петр представлялся нам в сверхъестественном, невозможном величии какого-то полубога, а не
великого человека, и мы привыкли соединять возвышенные
идеи, мировые замыслы со всеми самыми простыми и случайными его поступками.
Поэтому все
великие планы, высокие
идеи, сложные замыслы ограничиваются обыкновенно достижением ближайшей цели.
Обыкновенно говорят: «возвышенное состоит в превозможении
идеи над формою, и это превозможение на низших степенях возвышенного узнается сравнением предмета по величине с окружающими предметами»; нам кажется, что должно говорить: «превосходство
великого (или возвышенного) над мелким и дюжинным состоит в гораздо большей величине (возвышенное в пространстве или во времени) или в гораздо большей силе (возвышенное сил природы и возвышенное в человеке)».
Англия морем отделена от человечества и, гордая своей замкнутостью, не раскрывает своей груди интересам материка, британец никогда не отступится от своей личности; он знает
великую заслугу свою, то неприкосновенное величие, тот нимб уважения, которым он окружил именно
идею личности.
Всеобщее, мысль,
идея — начало, из которого текут все частности, единственная нить Ариадны, — теряется у специалистов, упущена из вида за подробностями; они видят страшную опасность: факты, явления, видоизменения, случаи давят со всех сторон; они чувствуют природный человеку ужас заблудиться в многоразличии всякой всячины, ничем не сшитой; они так положительны, что не могут утешаться, как дилетанты, каким-нибудь общим местом, и в отчаянии, теряя единую,
великую цель науки, ставят границей стремления Orientierung [ориентацию (нем.).].
Много можно бы привести Чацких — являвшихся на очередной смене эпох и поколений — в борьбе за
идею, за дело, за правду, за успех, за новый порядок, на всех ступенях, во всех слоях русской жизни и труда — громких,
великих дел и скромных кабинетных подвигов.
Словесность, сей главный орган Гения и чувствительности; сия, можно сказать, посланница Неба, которая разносит из страны в страну
великие и полезные
идеи, соединяет умы и сердца, производит и питает нежную потребность души: заниматься изящными мыслями, наслаждаться творением стройного воображения, излиянием сердца — Словесность была предметом особенного благоволения и покровительства Екатерины, ибо Она знала ее сильное влияние на образование народа и счастие жизни.
Успех их был
велик в обществе: к концу жизни Белинского они решительно овладели сочувствием публики; их
идеи и стремления сделались господствующими в журналистике; приверженцы философии Булгарина и Давыдова, литературных мнений Ушакова и Шевырева, поэзии Федора Глинки и барона Розена были ими заклеймены и загнаны на задний двор литературы.
Их последняя цель — не совершенная, рабская верность отвлеченным высшим
идеям, а принесение возможно большей пользы человечеству; в их суждениях люди возвышаются не по тому, сколько было в них сокрыто
великих сил и талантов, а по тому, сколько они желали и умели сделать пользы человечеству; не те события обращают на себя особое внимание, которые имеют характер грандиозный или патетический, а те, которые сколько-нибудь подвинули благосостояние масс человечества.
Между тем Рюрик принес с собой в Русь феодальные понятия и законодательные
идеи, почерпнутые из капитуляриев Карла
Великого.
Великая кисть художника увековечила на стенах Ватикана торжественную минуту силы
идей — раб рабов божиих отирает сандалии свои об венчанное чело Цезаря…
Современная буржуазная мысль, выработавшаяся выродившаяся и бесталанная, предвидя
великие события, бороться с коими она не силах, идет к Востоку, пытается оживить умирающие
идеи и учения о призрачности мира, о бессмыслии жизни, об анархическом своеволии личности, оправдывающем ее фантазии и капризы, ее жестокость и деспотизм.
Не правда ли, что это проникает, в глубину души, заставляет сердце ваше биться сильнее, оживляет и украшает вашу жизнь, возвышает перед вами человеческое достоинство и
великое, вечное значение святых
идей истины, добра и красоты!
Так рассуждало «нравственное мещанство», не способное, по своей тупоумной пошлости, возвыситься до понимания столь
великих в своей первобытной простоте и ясности
идей «Молодой России».
Причастность бытия
идеям, μέθεξις, о которой говорит Платон, изъяснена была им же как всеобщая всепроникающая сила Эроса,
великого посредника «между богом и смертным», — μεταξύ θεού τε και θνητού (Symposion, 202 с).
Главным поводом для выражения
идей апофатического богословия у св. Григория Нисского является полемика его с рационалистическим гностицизмом Евномия, которую он продолжал после смерти своего друга, св. Василия
Великого [Общефилософскую характеристику этого спора, см. в моем очерке «Смысл учения св. Григория Нисского об именах Божиих» (Запросы Жизни.
Как natura, одновременно и naturans и naturata, непрестанно себя осуществляющая в своей
идее, природа есть
великий и дивный художник.
Идеи отрицательного богословия насквозь проникают спекулятивную систему (ибо здесь можно говорить о системе)
великого германского мистика.
Особой оригинальности или философской ясности суждения автора «Изложения православной веры» не имеют, сравнительно с учениями св. Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника, однако высокий вероучительный авторитет этого произведения заставляет с особенным вниманием относиться к его
идеям, в частности и по вопросу об «апофатическом» богословии. Приведенные суждения даже текстуально близки к соответственным местам из сочинений Ареопагита, святых Максима, Василия
Великого и др.
Но, очевидно, не эту живую жизнь имеет в виду
великий разум художника, говорящий устами Версилова. Ведь
идея бессмертия души существует «многие тысячи лет», человечество не проходит мимо этой
идеи, а, напротив, все время упирается в нее. А мы все ищем. Не в этом живая жизнь, которую чует Достоевский. Но не от него мы узнаем, в чем же она. Он сам не знает.
«Страдание, Родион Романович,
великая вещь; вы не глядите на то, что я отолстел, нужды нет, зато знаю; не смейтесь над этим, в страдании есть
идея».
Параллельно с историей исканий князя Андрея в романе идет история исканий Пьера Безухова. Параллелизм этот не случаен. Именно в нем скрыта глубочайшая
идея самого
великого из творений Толстого.
Настало затишье, — и люди остались одни, как желали:
великая прежняя
идея оставила их, люди разом почувствовали
великое сиротство…
С «самостоятельным хотением» вступает в жизнь и Подросток. На груди у него документ, дающий ему шантажную власть над гордою красавицею, а в голове — «
идея».
Идея эта — уединение и могущество. «Мне нужно то, что приобретается могуществом и чего никак нельзя приобрести без могущества; это — уединенное и спокойное сознание силы! Вот самое полное определение свободы, над которым так бьется мир! Свобода. Я начертил, наконец, это
великое слово… Да, уединенное сознание силы — обаятельно и прекрасно»…
Это была иллюзия, хотя и имеющая связь с глубокой темой H. Федоров хотел победить смерть, обратить время, изменить прошлое путем «общего дела» активного воскрешения Это была
великая и христианская
идея, но она не была достаточно связана с проблемой личности и свободы, с проблемой победы сознания над объективацией.
Великая опасность заключается не в самой
идее государства, исполняющего необходимые функции, а в
идее суверенитета государства, суверенитета теократии, монархии, аристократии, демократии, коммунизма.